Не войти дважды в ту же реку…

Фото: istockphoto.com

Ответная военная операция Израиля в секторе Газа, ожидаемо приведшая к всплеску антиизраильских настроений в мусульманском мире, почти неизбежно породила аллюзии на события 50-летней давности. Закончившиеся, как известно, "нефтяным шоком", потрясшим мировую экономику. На уровне риторики на таких опасениях уже сыграли отдельные высокопоставленные спикеры (шейх Катара, глава МИД Ирана и др.).

Сразу оговоримся, что текущее влияние палестинского кризиса на нефтегазовые рынки едва заметно. Единственным существенным событием стала остановка из-за боевых действий экспорта израильского газа с месторождения Тамар в Египет. Но Египет временно прекратил экспорт своего СПГ еще в начале июля из-за роста внутреннего спроса, и, кроме Турции (его основного покупателя), на эту потерю вряд ли кто-то обратил внимание (к слову, египетский СПГ Турция заместила преимущественно российским трубопроводным газом).

Геополитика и макроэкономика

Характерно, что биржевые индексы пока, кажется, вовсе безразличны к ближневосточным событиям. Цены на Brent поднялись с 6 по 20 октября с $85 до $93,5 за баррель (+10%), что после взлета в конце сентября до $107 выглядело не более чем коррекцией. Затем цены стали плавно снижаться, опустившись во вторую неделю ноября ниже $85, движимые, как считается, опасениями спада деловой активности и рецессии в ряде ведущих экономик. Даже сделанные 3 ноября заявления Саудовской Аравии и России о сохранении до конца декабря 2023 года добровольных ограничений на добычу и экспорт нефти (в размере 1 млн барр/сут и 300 тыс. барр/сут соответственно) остались не замеченными рынком.

Более бурно в это время вели себя биржевые индексы европейских газовых хабов. В октябре среднемесячная цена на день вперед на TTF увеличилась на 18,6% м/м, с $410 до $486 за 1 тыс. куб. м. Пикового значения цены достигли 13 октября на уровне $607 за 1 тыс. куб. м. Впрочем, к 1 ноября суточные цены снизились до $405 за 1 тыс. куб. м. Однако насколько в октябрьском (явно спекулятивном) росте повинны именно ближневосточные события – вопрос более чем дискуссионный. Скорее, мы наблюдаем сезонную чувствительность к изменению погодных условий, опасения восстановительного роста спроса на газ на фоне относительно слабого импорта и некоторую нервозность вокруг уязвимости морских газопроводов после аварии 8 октября на газопроводе Balticconnector.

Но вернемся к вопросу о том, может ли в целом повториться сценарий 1973 года. На него может быть три ответа: первый – с точки зрения геополитики и макроэкономики, второй – арабо-израильских отношений как субъективного кризисного субстрата и третий – самих энергетических рынков. Во всех трех случаях предпосылки 1973 и 2023 годов, скажем сразу, разительно отличаются.

Кризис 1973 года был, прежде всего, одной из вех долгого процесса деколонизации. Точнее, одним из заключительных этапов борьбы стран ОПЕК против контроля со стороны западных государств и их корпораций (пресловутых "семи сестер") над ресурсами и рынками нефти, включая, что было особенно важно, ценообразование. Благодаря исторически обусловленному характеру этих изменений эмбарго, введенное Организацией арабских стран – экспортеров нефти (АОПЕК, "младшая сестра" ОПЕК) и продержавшееся всего пять месяцев (с октября 1973 по март 1974 года), безвозвратно перевернуло и ценообразование, и движущие силы на нефтяном рынке. Иными словами, хотя сами решения об эмбарго принимались во многом стихийно и в порыве страстей, они отражали объективную необходимость, никак не связанную с собственно арабо-израильским конфликтом.

Второй и прямо связанной с первой предпосылкой кризиса были сохранявшиеся на протяжении десятилетий монопольно низкие цены на сырье, в том числе на нефть, которые перераспределяли мировое богатство в пользу экономически развитых стран. Это способствовало их быстрому экономическому развитию и социальному процветанию в 1950–1960-е годы и стало одной из основ для "экономического чуда" в ФРГ, Японии и других государствах. Соответственно, нефтяной кризис 1970-х годов был весьма радикальным механизмом перехода к более справедливому распределению глобальной сырьевой ренты и исправления сложившихся дисбалансов в устройстве мировой экономики в целом.

Третий важный фактор заключается в том, что нефтяной кризис стал составной частью и в то же время следствием разрушения Бреттон-Вудской валютной системы, устранив еще один дисбаланс: неучет в нефтяных ценах обесценивания доллара США как основной валюты расчетов. Нефтяные цены, скорректированные на долларовую инфляцию, на рубеже 1960–1970-х годов последовательно снижались: примерно с $30 за баррель (в ценах 2023 года) в начале 1960-х годов до $25 к лету 1973 года. Это стало еще одной очевидной точкой напряжения в отношениях между странами-импортерами, контролировавшими ценообразование, и экспортерами нефти.

Таким образом, нефтяной кризис 1970-х годов, несмотря на глубоко субъективные обстоятельства своего возникновения, имел под собой фундаментальные объективные причины, выходившие далеко за рамки даже собственно нефтяного рынка. В том или ином виде кризис просто не мог не разразиться.

При всех огрехах современной мировой экономики (в том числе на сырьевых рынках) сложно найти столь же фундаментальные дисбалансы, которые могли бы быть устранены с помощью условной "донастройки" нефтегазовых рынков. Ответы на современные нам вызовы лежат в какой-то совсем другой сфере (возможно, искусственного интеллекта, низкоуглеродной трансформации и т. п.). Ключевой же ценообразующий вопрос в сфере поставок нефти был решен путем постепенного перехода к рыночным индексам на основе формирования одного из наиболее ликвидных мировых товарных рынков.

 Арабо-израильские отношения

Второе принципиальное отличие между рассматриваемыми событиями связано с участниками (субъектами) самого ближневосточного кризиса. На момент войны Судного дня государству Израиль исполнилось всего 25 лет. Несмотря на три выигранные им до этого войны (1947–1949, 1956 и 1967 годов), многие в арабском мире тогда еще всерьез верили, что Израиль можно уничтожить военным путем. Как известно, война 1973 года и была, возможно, последней такой попыткой с участием ведущих арабских государств ("возможно", поскольку основной задачей все же была деоккупация захваченных Израилем в 1967 году территорий Египта и Сирии). Все последующие столкновения, включая текущий конфликт, касались либо собственно палестинских арабов (война 1973 года с ними, строго говоря, была вообще связана косвенно, не ради них воевали), либо Ливана.

Сегодня же перед нами локальный, почти внутригосударственный конфликт, спровоцированный движением ХАМАС, к которому многие арабские страны, включая Саудовскую Аравию и Египет, относятся весьма негативно. В 1973 году масштаб событий был несравнимо больше, а накал страстей и геополитические ставки на порядок выше.

За прошедшие 50 лет мусульманский Ближний Восток также преобразился: разбогател, еще больше встроился в мировую экономику и во многом поменял приоритеты. Израиль перестал быть для арабских стран главным врагом (куда сильнее их противоречия с Ираном и между собой). Произошла смена поколений – важнейшая составляющая исторических изменений. Так, 38-летний наследный принц Салман, озабоченный постройкой города будущего Неон в аравийской пустыне и кардинальной модернизацией саудовской экономики (с опорой, прежде всего, на западные технологии), выглядит, скорее, антиподом, чем продолжателем дела своего дяди короля Фейсала, принимавшего в 1973 году решение о нефтяном эмбарго (на тот момент ему было 67 лет).

Это вовсе не отменяет проблему дипломатического неприятия Израиля (официально он по-прежнему признан только пятью-шестью из 22 арабских стран) и антиизраильские общественные настроения, периодически подогреваемые властями отдельных стран (прежде всего, Катара). Но вмешиваться в палестинский конфликт или тем более обострять ради него связи с западным миром никто не хочет. То же самое можно сказать, как это ни странно, и о неарабском Иране, который хотя и поддерживает активно ХАМАС и "Хезболлу" и на словах ратует за искоренение Израиля, на практике явно пытается дистанцироваться от текущих событий. Но даже если бы Иран и хотел, он не может ввести эмбарго: напротив, он с удовольствием использует в 2022–2023 годах неформальные послабления санкций США, чтобы хотя бы немного нарастить радикально упавшие добычу и экспорт нефти (в сентябре 2023 года его добыча без конденсата достигла, по данным ОПЕК, 3,06 млн барр/сут по сравнению с 2,39 млн в среднем за 2021 год).

 Энергетические рынки

Наконец, вероятность любого действия зависит, хотя и не всегда прямо, от его предполагаемой эффективности. И здесь нужно признать, что и мировая энергетика тоже решительно изменилась. Если в 1973 году на США, Канаду, Великобританию, страны ЕС-27 и Японию приходилось почти 71% мирового потребления нефти, то в 2022 году – лишь 38% (в международной торговле их доля даже чуть меньше), а само их потребление сократилось на 6,5% до 36,9 млн барр/сут. Одновременно доля КНР выросла с едва заметных 1,9% до 14,7%, Индии – с 0,8% до 5,3%, других развивающихся стран АТР – с 4,4% до 21,1%. Таким образом, любое эмбарго, неизбежно приводящее к росту цен, ударит не только по западным странам, но и по развивающимся, включая КНР и Индию, экономические связи с которыми для большинства стран Персидского залива становятся все более важным приоритетом. Никакое эмбарго на рынках нефти, нефтепродуктов и СПГ невозможно в современном мире без оглядки на Пекин и другие азиатские столицы, что было малозначимым фактором в 1970-е годы.

При этом нефтяная самообеспеченность (отношение добычи к потреблению) в наиболее произраильски настроенных странах Запада, напротив, резко выросла: в США – c 63,2% до 92,8%, в Великобритании – с 0,4% до 59%. Последующий бум добычи в Северном море (начиная с конца 1970-х годов) и даже успех "сланцевой революции", которого США дождались только в 2000–2010-е годы, были, в сущности, наиболее наглядным экономическим ответом на "нефтяной шок" 1970-х годов. Перестроилась и торговля: так, в 2022 году на арабские страны приходилось лишь 13% импорта сырой нефти в США (60% обеспечивает Канада). Впрочем, арабские страны продолжают быть ключевым поставщиком нефти в Японию (94% в 2022 году) и все более значимым – в Европу (в силу эмбарго ЕС против российских поставок).

Наконец, "нефтяной шок" спровоцировал, как известно, резкий рост энергоэффективности и переориентацию мировой экономики и особенно экономики западных стран на альтернативные источники энергии: газ, атомную, солнечную, ветровую энергию и пр. Доля нефти в мировом потреблении первичных источников энергии достигла своего исторического пика именно в 1973 году, превысив 49%, после чего стала быстро снижаться, опустившись в 2020–2022 годах до 31–32%. В частности, в странах ЕС она снизилась с 54% до 35–38%, в Японии – с 77% до 37–38%, в США – с 47% до тех же 37–38%. Еще более решительно потребление нефтяных топлив сократила мировая электрогенерация, сильно пострадавшая в 1970-е годы от роста нефтяных цен, доведя его к 2022 году всего до 2,5%.

Перспективы

В международной энергетической торговле были и, вероятно, всегда будут "узкие" места, по которым могут наноситься политически мотивированные удары. Однако в последние годы этим механизмом пользуются почти исключительно условные "импортеры": будь то Соединенные Штаты, ограничивая торговлю Венесуэлы и Ирана, будь то европейские страны и те же США, вводя эмбарго против российских нефтеналивных грузов. "Экспортеры" после кризиса 1970-х годов нашли более "цивилизованный" механизм продвижения своих интересов на нефтяном рынке в виде квотирования добычи ОПЕК, а с 2017 года – ОПЕК+. Но за этими квотами видны экономические, а не политические интересы (последние у стран ОПЕК+ как раз сильно различаются).

Сложный и дискуссионный характер носила ситуация с резким сокращением российских трубопроводных поставок на газовый рынок Европы в 2022 году, выглядевшая как "встречное движение" импортеров и их ведущего экспортера. Однако этот кризис примечателен другим – своей кратковременностью: он, несомненно, разрушительно повлиял на долгосрочный газовый спрос в ЕС и привел к внушительному росту издержек потребителей. Но с точки зрения роста цен и баланса предложения и спроса его удалось относительно быстро купировать, при том, что состояние мирового рынка СПГ (главного источника альтернативных поставок в ЕС и Великобританию) было и остается напряженным. "Виной" тому, на наш взгляд, прежде всего три фактора: растущая диверсификация энергетического баланса, повышение общей гибкости энергоснабжения и приоритет рыночного ценообразования. Все то, чего так не доставало мировой энергетике в 1970-е годы. Сочетание этих факторов делает, на наш взгляд, практически невозможным повторение в мировой энергетике событий масштаба полувековой давности.

Важно также то, что международные энергетические рынки не могут быть долго "рынками продавца". Как, вероятно, и большинство других товарных рынков, они всегда склоняются к состоянию "рынка покупателя" – с точки зрения не текущего баланса (он отличается естественной волатильностью), а ведущей силы, задающей правила игры. Фундаментальное переустройство мировой энергетики за последние 50 лет происходило прежде всего по инициативе потребителей (в широком смысле, включая государственных регуляторов). И основной целью этого переустройства (до того, довольно позднего, момента, когда мейнстримом стала низкоуглеродная повестка) было не допустить повторения ситуации 1973 года (а также 1979–1980 годов), когда происходил кратковременный, но острый сдвиг в сторону "рынка продавца". Аналогичную картину мы видим в 2022–2023 годах на европейском рынке газа и, вероятно, увидим под влиянием европейского опыта на других региональных и национальных рынках газа в ближайшие годы.

Увы, не вызывает сомнений, что международная энергетическая торговля в самом широком понимании (не только самими энергоресурсами, но и энергетическими услугами, технологиями и смежной промышленной продукцией) еще не раз будет использована в геополитическом противостоянии разных стран. Но центр последнего явно сдвигается с Ближнего Востока в Восточную Азию (по линии США – КНР), от "экспортеров" – к "импортерам", с рынка энергетического сырья – к ограничению трансфера технологий, оборудования и морских перевозок, с рынка нефти – на рынки других энергоресурсов (возможно, СПГ, комплектующих для ВИЭ, редкоземельных металлов и пр.).